Константин Фофанов
Мой друг, мой нежный друг, люблю тебя — зову,
И в сердце у меня как солнце ты сияешь…
И если ты со мной — и если ты ласкаешь,
Боюсь, что нежный сон недолог наяву…
Но если ты вдали — стремлюся за тобой.
Печальной памятью черты твои лаская…
Так ива грустная, склоняясь над волной,
Лобзает облака зардевшегося мая…
Мой друг, мой нежный друг, люблю тебя — зову,
И в сердце у меня как солнце ты сияешь…
И если ты со мной — и если ты ласкаешь,
Боюсь, что нежный сон недолог наяву…
Но если ты вдали — стремлюся за тобой.
Печальной памятью черты твои лаская…
Так ива грустная, склоняясь над волной,
Лобзает облака зардевшегося мая…
Анна Ахматова
1916, Слепнёво
Бессмертник сух и розов. Облака
На свежем небе вылеплены грубо. Единственного в этом парке дуба
Листва ещё бесцветна и тонка.
Лучи зари до полночи горят.
Как хорошо в моём затворе тесном!
О самом нежном, о всегда чудесном
Со мной сегодня птицы говорят.
Я счастлива. Но мне всего милей
Лесная и пологая дорога,
Убогий мост, скривившийся немного, И то, что ждать осталось мало дней.
1916, Слепнёво
Николай Гумилев
Он мне шепчет: «Своевольный,
Что ты так уныл?
Иль о жизни прежней, вольной,
Тайно загрустил?
Полно! Разве всплески, речи
Сумрачных морей
Стоят самой краткой встречи
С госпожой твоей?
Так ли с сердца бремя снимет
Голубой простор,
Как она, когда поднимет На тебя свой взор?
Ты волен предаться гневу,
Коль она молчит,
Но покинуть королеву Для вассала — стыд».
Так и ночью молчаливой,
Днем и поутру
Он стоит, красноречивый,
За свою сестру.
1912
Он мне шепчет: «Своевольный,
Что ты так уныл?
Иль о жизни прежней, вольной,
Тайно загрустил?
Полно! Разве всплески, речи
Сумрачных морей
Стоят самой краткой встречи
С госпожой твоей?
Так ли с сердца бремя снимет
Голубой простор,
Как она, когда поднимет На тебя свой взор?
Ты волен предаться гневу,
Коль она молчит,
Но покинуть королеву Для вассала — стыд».
Так и ночью молчаливой,
Днем и поутру
Он стоит, красноречивый,
За свою сестру.
1912
Иосиф Бродский
* * *
Ниоткуда, с любовью, надцатого мартобря,
дорогой, уважаемый, милая, но не важно
даже кто, ибо черт лица, говоря
откровенно, не вспомнить уже, не ваш, но
и ничей верный друг вас приветствует с одного
из пяти континентов, держащегося на ковбоях;
я любил тебя больше, чем ангелов и самого,
и поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих;
поздно ночью, в уснувшей долине, на самом дне,
в городке, занесённом снегом по ручку двери,
извиваясь ночью на простыне –
как не сказано ниже, по крайней мере –
я взбиваю подушку мычащим «ты»
за морями, которым конца нет и края,
в темноте всем телом твои черты,
как безумное зеркало, повторяя.
* * *
Ниоткуда, с любовью, надцатого мартобря,
дорогой, уважаемый, милая, но не важно
даже кто, ибо черт лица, говоря
откровенно, не вспомнить уже, не ваш, но
и ничей верный друг вас приветствует с одного
из пяти континентов, держащегося на ковбоях;
я любил тебя больше, чем ангелов и самого,
и поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих;
поздно ночью, в уснувшей долине, на самом дне,
в городке, занесённом снегом по ручку двери,
извиваясь ночью на простыне –
как не сказано ниже, по крайней мере –
я взбиваю подушку мычащим «ты»
за морями, которым конца нет и края,
в темноте всем телом твои черты,
как безумное зеркало, повторяя.
Серебряный Век. Сергей Маковский
В этом мире не случайно
ты меня нашла.
Нас одна связала тайна.
Нас судьба свела.
Нет, с тобою не впервые
мы забылись сном.
Мы от вечности родные.
Мы навек вдвоем.
Солнце дальнего рассвета
озарило нас.
Я с тобой встречался где-то,
может быть, не раз.
Счастье наше будет свято,
наша скорбь горда.
Я любил тебя когда-то.
Может быть, всегда.
1905
В этом мире не случайно
ты меня нашла.
Нас одна связала тайна.
Нас судьба свела.
Нет, с тобою не впервые
мы забылись сном.
Мы от вечности родные.
Мы навек вдвоем.
Солнце дальнего рассвета
озарило нас.
Я с тобой встречался где-то,
может быть, не раз.
Счастье наше будет свято,
наша скорбь горда.
Я любил тебя когда-то.
Может быть, всегда.
1905
Серебряный Век. Александр Курсинский
Музыка
Пролетая в безмолвную даль,
Нежных звуков бледнеет волна,
В нежных звуках и скорбь, и печаль,
И разбитая греза слышна.
Пролетая в безмолвную даль,
За струною несётся мечта,
Сердце тихо сжимает печаль,
Улыбаются грустно уста.
Звуки льются нежней и нежней,
Исчезают в уснувшей дали,
Отзывают к покою теней
От холодных мерцаний земли.
В сердце гаснут отзвучья грозы,
Сердцу вечность ясна и проста,
На ресницах блаженство слезы,
Улыбаются грустно уста.
Музыка
Пролетая в безмолвную даль,
Нежных звуков бледнеет волна,
В нежных звуках и скорбь, и печаль,
И разбитая греза слышна.
Пролетая в безмолвную даль,
За струною несётся мечта,
Сердце тихо сжимает печаль,
Улыбаются грустно уста.
Звуки льются нежней и нежней,
Исчезают в уснувшей дали,
Отзывают к покою теней
От холодных мерцаний земли.
В сердце гаснут отзвучья грозы,
Сердцу вечность ясна и проста,
На ресницах блаженство слезы,
Улыбаются грустно уста.
Лоуренс Ферлингетти
Постоянный нелепый риск
и смерть,
когда он выступает
над головами
зрителей своих;
поэт как акробат
по рифме лезет вверх
к высокому канату своего творения,
и, балансируя на быстрых взглядах
над морем лиц,
проходит свою дорогу
к нового дня порогу,
исполняет антраша
и жонглерские трюки,
и другие искусные фокусы,
и все без ошибок,
без единой,
чем бы они не были.
Ведь он экстра-реалист,
который просто должен понимать
всю правду
пред взятием новых высот и вершин
в его эфемерном продвижении
вперед к высшим пьедесталам,
где Красота стоит и ждет,
отягощенная,
чтоб смерти бросить вызов.
А он —
маленкий чарличаплин,
который может поймать, а может — нет,
ее прекрасную вечную идею,
распыленную в пустом пространстве
сущестования.
Постоянный нелепый риск
и смерть,
когда он выступает
над головами
зрителей своих;
поэт как акробат
по рифме лезет вверх
к высокому канату своего творения,
и, балансируя на быстрых взглядах
над морем лиц,
проходит свою дорогу
к нового дня порогу,
исполняет антраша
и жонглерские трюки,
и другие искусные фокусы,
и все без ошибок,
без единой,
чем бы они не были.
Ведь он экстра-реалист,
который просто должен понимать
всю правду
пред взятием новых высот и вершин
в его эфемерном продвижении
вперед к высшим пьедесталам,
где Красота стоит и ждет,
отягощенная,
чтоб смерти бросить вызов.
А он —
маленкий чарличаплин,
который может поймать, а может — нет,
ее прекрасную вечную идею,
распыленную в пустом пространстве
сущестования.
И вечерний экспромт
Словно ватным одеялом
Накрывает грусть - тоска...
Еду я куда попало,
Вроде, что-нибудь искать
В этой гонке бесполезно,
Может - минус, может - ноль...
Гаснет плавно свод небесный,
И живу я исподвоОль...
Хоть какие-то отрезки,
Сократить и позабыть...
Для себя причиной веской
Здесь пока что просто быть...
Я не знаю, как расстаться
С этой нежностью к тебе...
Пластикой и ритмом танца,
Ты одна в моей судьбе...
Вроде, время не настало,
Сердце бьётся у виска...
Словно ватным одеялом,
Накрывает грусть - тоска....
Словно ватным одеялом
Накрывает грусть - тоска...
Еду я куда попало,
Вроде, что-нибудь искать
В этой гонке бесполезно,
Может - минус, может - ноль...
Гаснет плавно свод небесный,
И живу я исподвоОль...
Хоть какие-то отрезки,
Сократить и позабыть...
Для себя причиной веской
Здесь пока что просто быть...
Я не знаю, как расстаться
С этой нежностью к тебе...
Пластикой и ритмом танца,
Ты одна в моей судьбе...
Вроде, время не настало,
Сердце бьётся у виска...
Словно ватным одеялом,
Накрывает грусть - тоска....
Доброго воскресного утра, друзья! Продолжаю наш стихомарафон.
Иван Тургенев
В дороге
Утро туманное, утро седое,
Нивы печальные, снегом покрытые,
Нехотя вспомнишь и время былое,
Вспомнишь и лица, давно позабытые.
Вспомнишь обильные страстные речи,
Взгляды, так жадно, так робко ловимые,
Первые встречи, последние встречи,
Тихого голоса звуки любимые.
Вспомнишь разлуку с улыбкою странной,
Многое вспомнишь родное далекое,
Слушая ропот колес непрестанный,
Глядя задумчиво в небо широкое.
Иван Тургенев
В дороге
Утро туманное, утро седое,
Нивы печальные, снегом покрытые,
Нехотя вспомнишь и время былое,
Вспомнишь и лица, давно позабытые.
Вспомнишь обильные страстные речи,
Взгляды, так жадно, так робко ловимые,
Первые встречи, последние встречи,
Тихого голоса звуки любимые.
Вспомнишь разлуку с улыбкою странной,
Многое вспомнишь родное далекое,
Слушая ропот колес непрестанный,
Глядя задумчиво в небо широкое.
И "ранняя" Анна Ахматова
Два стихотворения
1
1909
Два стихотворения
1
Подушка уже горяча
С обеих сторон.
Вот и вторая свеча Гаснет, и крик ворон Становится всё слышней.
Я эту ночь не спала, Поздно думать о сне… Как нестерпимо бела Штора на белом окне. Здравствуй!
2
Тот же голос, тот же взгляд,
Те же волосы льняные. Всё как год тому назад. Сквозь стекло лучи дневные
Известь белых стен пестрят…
Свежих лилий аромат
И слова твои простые.
1909
И "хоррор" от Иннокентия Анненского
Библиотека
Я приходил туда, как в заповедный лес:
Тринадцать старых ламп, железных и овальных,
Там проливали блеск мерцаний погребальных
На вековую пыль забвенья и чудес.
Тревоги тайные мой бедный ум гвоздили,
Казалось, целый мир заснул иль опустел;
Там стали креслами тринадцать мёртвых тел.
Тринадцать жёлтых лиц со стен за мной следили.
Оттуда, помню, раз в оконный переплёт
Я видел лешего причудливый полёт,
Он извивался весь в усильях бесполезных:
И содрогнулась мысль, почуяв тяжкий плен, –
И пробили часы тринадцать раз железных
Средь запустения проклятых этих стен.
Библиотека
Я приходил туда, как в заповедный лес:
Тринадцать старых ламп, железных и овальных,
Там проливали блеск мерцаний погребальных
На вековую пыль забвенья и чудес.
Тревоги тайные мой бедный ум гвоздили,
Казалось, целый мир заснул иль опустел;
Там стали креслами тринадцать мёртвых тел.
Тринадцать жёлтых лиц со стен за мной следили.
Оттуда, помню, раз в оконный переплёт
Я видел лешего причудливый полёт,
Он извивался весь в усильях бесполезных:
И содрогнулась мысль, почуяв тяжкий плен, –
И пробили часы тринадцать раз железных
Средь запустения проклятых этих стен.
Георгий Адамович
Ну, вот и кончено теперь. Конец.
Как в мелодраме, грубо и уныло.
А ведь из человеческих сердец
Таких, мне кажется, немного было.
Но что ему мерещилось? О чем
Он вспоминал, поверяя сну пустому?
Как на большой дороге, под дождем,
Под леденящим ветром, к дому, к дому.
Ну, вот и дома. Узнаешь? Конец.
Все ясно. Остановка, окончанье.
А ведь из человеческих сердец...
И это обманувшее сиянье!
Ну, вот и кончено теперь. Конец.
Как в мелодраме, грубо и уныло.
А ведь из человеческих сердец
Таких, мне кажется, немного было.
Но что ему мерещилось? О чем
Он вспоминал, поверяя сну пустому?
Как на большой дороге, под дождем,
Под леденящим ветром, к дому, к дому.
Ну, вот и дома. Узнаешь? Конец.
Все ясно. Остановка, окончанье.
А ведь из человеческих сердец...
И это обманувшее сиянье!
Вадим Шершеневич
Если б знали, сколько муки скрыто
В смехе радостном моем!
Как мертвец, ползу из-под плиты.
Как мертвец, я в саване ночном.
Я не смею быть самим собою,
А другим не в силах, не хочу!
Покрываясь мглой ночною,
Улыбаюсь я лучу.
Если б знали, сколько муки скрыто
В светлой маске моего лица!
Тяжко давят мраморные плиты,
И моя любовь - лишь греза мертвеца.
Умоляю: за улыбку не вините,
Отряхните все, что не было земным!
Если можете - поймите:
Тяжело быть не собой самим.
1911
Если б знали, сколько муки скрыто
В смехе радостном моем!
Как мертвец, ползу из-под плиты.
Как мертвец, я в саване ночном.
Я не смею быть самим собою,
А другим не в силах, не хочу!
Покрываясь мглой ночною,
Улыбаюсь я лучу.
Если б знали, сколько муки скрыто
В светлой маске моего лица!
Тяжко давят мраморные плиты,
И моя любовь - лишь греза мертвеца.
Умоляю: за улыбку не вините,
Отряхните все, что не было земным!
Если можете - поймите:
Тяжело быть не собой самим.
1911
Билли Коллинз
Введение в поэзию
Я прошу их взять стихотворение
и держать его на свету,
подобно цветному слайду,
или прижимать ухо к его улью.
Я говорю, забросьте в стихотворение мышь
и наблюдайте, как она будет из него выбираться,
или ходите по комнате стихотворения
и почувствуйте стены с выключателями для света.
Я хочу, чтобы они поплавали
по всей поверхности стихотворения,
накрывая волнами имя автора на берегу.
Но все что они хотят сделать –
это привязать стихотворение веревкой к стулу
и выпытать из него признание.
Они начинают избивать его кнутом
чтобы выяснить, что оно на самом деле значит.
Введение в поэзию
Я прошу их взять стихотворение
и держать его на свету,
подобно цветному слайду,
или прижимать ухо к его улью.
Я говорю, забросьте в стихотворение мышь
и наблюдайте, как она будет из него выбираться,
или ходите по комнате стихотворения
и почувствуйте стены с выключателями для света.
Я хочу, чтобы они поплавали
по всей поверхности стихотворения,
накрывая волнами имя автора на берегу.
Но все что они хотят сделать –
это привязать стихотворение веревкой к стулу
и выпытать из него признание.
Они начинают избивать его кнутом
чтобы выяснить, что оно на самом деле значит.